Фреди успел помахать на прощание, прежде чем захлопнулась дверь. Машины тронулись, и до оставшихся какое-то время доносилось пение детей.

Отец предпринимал отчаянные попытки выяснить, где Фреди, но перед ним как будто вырастала стена – никто ничего не знает, все ни при чем. Через несколько дней Томаса уведомили письмом, что его сын умер от сердечного приступа, а тело кремировали. К письму прилагалось свидетельство о смерти, внизу стояло стандартное «Хайль Гитлер!».

Приказ исходил от самого фюрера. Он был человек с комплексами, склонный отдавать невнятные распоряжения, причем исполнять требовал немедленно. Он и раньше высказывался о «бесполезных едоках», на которых приходится расходовать ресурсы страны, в то время как цвет немецкой молодежи приносится в жертву на полях сражений. Из больниц следует удалять тех, кто недостоин жить, и освобождать койки для раненых фронтовиков или женщин, которые рожают для фюрера новых солдат. Какая в военное время польза от неизлечимо больных, умственно неполноценных, старых? Применяя к таким «лишение гражданских прав», можно создать сильную нацию и обеспечить будущее арийской расы. Гитлер назначил врачебную комиссию, которая решала, кому жить, а кому умирать. Тысячи и тысячи людей приговорили к смерти.

Томас Гербер был полностью сломлен. Смерть Фреди лишила его жизнь всякой радости. Ни разу больше Франка не слышала, как отец смеется. Он как будто разучился. Работу он вскоре потерял и прятался в пьяном забытьи. Франка никогда еще не переживала таких мучений. Много дней подряд она плакала, не могла ни есть, ни спать; ненависть к нацистам жгла ее, как расплавленное железо. Убийц Фреди прославляют как героев, а главного виновника буквально обожествили! И никуда от них не деться – убийцы повсюду. Это каждый, кто носит нацистскую повязку или значок. Каждый эсэсовец, каждый верный ариец. Каждый член гитлерюгенда, каждый, кто с выпученными глазами вопит на бесчисленных митингах «Хайль Гитлер!». Кто знает, сколько народу убили в соответствии с программой «эвтаназии», сколькие пострадали, потому что они евреи, цыгане, коммунисты, профсоюзные вожди, диссиденты или просто высказали «ошибочное» мнение. На тысячах немцев лежит вина, о которой писал Ганс. А сколько таких, кто пострадал иначе, таких, у кого близких отправили в концлагеря или убили как «недостойных жизни». Весь народ теперь в огромной тюрьме – вот во что превратилась Германия под правлением нацистов, творящих страшные преступления против своей страны.

Франке и Томасу не выдали тела Фреди для похорон, и они знали: за смерть их брата и сына никто не ответит. Франка поехала в интернат, надеясь найти хоть какое-то успокоение. Медсестры, увидев ее, расплакались. Старая знакомая, которая ей звонила, обняла и стала просить прощенья – за то, чего предотвратить не могла. Франка там не задержалась. Это место теперь казалось зловещим, да и сотрудники понимали: рано или поздно эсэсовцы заберут остальных пациентов.

Франка вернулась в Мюнхен и пыталась найти забвение в музыке, работе, в чем угодно, лишь бы отвлечься от непреходящей боли, лишь бы не вспоминать. Потом она встретила Ганса. Он все понимал, и они вместе отдались борьбе, готовые умереть ради своего народа.

Фреди так и не ушел из ее памяти. Франка постоянно видела перед собой его лицо, слышала его смех. Он был слишком хорошим, слишком чистым для клоаки, полной злобы и страха, в которую превратилась родина. Германия больше не годится для ангелов. Теперь здесь живут люди, зараженные подлостью и ненавистью.

Ветер постучал в окна и успокоился.

– Я сказала слишком много. Пора мне уйти и дать вам выспаться. Нет смысла…

Франка двинулась к двери, но остановилась, потому что он произнес:

– Меня зовут Джон Линч. Я из Филадельфии, штат Пенсильвания. Мне нужна ваша помощь.

Остров Гвадалканал.

Ноябрь, 1942 год

От ветра невыносимая жара чуть унялась; Джон снял шлем и вытер пот со лба. Его соседи поснимали рюкзаки и винтовки, многие сидели на шлемах.

Высокая трава, покрывавшая склон холма, танцевала под свист ветра. Джон дотянулся до висевшей на бедре фляжки. Руки у него были обветренные, исцарапанные и дрожали, когда он поднес воду ко рту. Он сделал буквально глоток и снова завинтил крышку. Им уже несколько дней ничего не подвозили, и воды осталось мало. Видимо, высокому начальству не до таких пустяков.

Словно тысячи маленьких иголок пронзали его тело, и все же после многодневного похода возможность прилечь казалась настоящей роскошью. Джон прислонил винтовку к выступу холма, под которым прятался отряд. Солдаты, вскрыв банки с консервами, выковыривали содержимое грязными пальцами. Пахло сигаретным дымом. Кто-то тяжело вздыхал. Разговаривали мало. Все знали, что их ждет. После короткой передышки предстоит брать высоту.

Альберт Кинг, фермер из Канзаса, протянул сигарету. Джон покачал головой.

– Что, недостаточно для тебя хороши? – спросил Кинг. – А присесть тебе, видать, мешает серебряная ложка в заднице.

– Да нет, просто жду камердинера. Хороший слуга в наше время – большая редкость.

Появился майор Беннет; он шел мимо солдат, внимательно к каждому приглядываясь.

– Мне нужны добровольцы, – сказал майор. – Пятеро. Подняться на высотку и посмотреть, как там и что.

Он сделал еще несколько шагов, переводя тяжелый взгляд с одного солдата на другого.

– Мы как на ладони. Если у противника есть пулемет – а я думаю, есть, – нас тут выкосят за здорово живешь. Мне нужны пятеро – разведать обстановку. Артиллерия уже поработала, и есть шанс, что найдете лишь кучку трупов. Кто смелый?

Вяло поднялось несколько рук – в том числе рука Джона. Его Беннет и выбрал первым. Все пятеро собрались вокруг майора.

– Линч за главного. Пулемет, если есть, – снять. И доложить мне.

Джон двинулся вперед, за ним последовали остальные. От вершины холма их отделяло триста футов волнуемой ветром травы. Солнце садилось. Небо стало оранжево-золотистым, словно его разукрасил живописец. Свет казался осязаемым, протяни руку – и дотронешься. Джон вытер потную ладонь о выгоревшую гимнастерку и сделал остальным знак не отставать. Он так прижимался к земле, что почти ничего не видел, кроме колышущейся травы.

Пятерка рассредоточилась: Кинг и Карпентер двигались слева, Смит и Муницца – справа. Когда отползли от отряда ярдов на сто, Джон дал знак остановиться. Все как один мгновенно замерли. Джон посмотрел в бинокль. Бесполезно. Вершину холма закрывал выступ. Жестом он приказал продолжать движение и потихоньку пополз вперед.

Место расположения отряда скрылось за кручей. Джон тяжело дышал, сердце колотилось все сильнее. Продвижение давалось с трудом. Ноги были в волдырях, носки заскорузли от крови. Впереди – ничего. Можно дать сигнал своим, чтобы наступали. Осталось только за выступ заглянуть. Вершина холма просматривалась уже почти полностью. Джон оглянулся на своих спутников, и это движение его чуть задержало – они перелезли выступ раньше. Воздух разорвало стрекотом пулемета; у Муниццы развалилась грудная клетка, и наружу фонтаном выплеснулось красное. Сухой треск винтовки – и у Смита брызнула из головы кровь, тело завалилось назад. Джон прижался к земле. Перед ним чиркали пули; он перекатился к Кингу, лежавшему неподалеку. В ушах стоял грохот пулемета.